Фантастические объекты и чувство реальности на финансовом рынке: вклад психоанализа в понимание нестабильности на фондовом рынке.

Задача этой статьи — исследовать и понять, в какой степени стандартное психоаналитическое мышление, основанное на клиническом опыте, может пролить свет на нестабильность финансового рынка и ее последствия для человека*.

Дэвид Такетт, Pичард Тэффлер**

Покупка, удержание или продажа финансовых активов в условиях неизбежной неопределенности и двусмысленности, как утверждают авторы, обязательно подразумевает амбивалентное эмоциональное и фантазийное отношение к ним. Основываясь на исторических сведениях и данных, полученных в ходе некоторых интервью, авторы предполагают, что психоаналитический подход, сфокусированный на бессознательных фантазийных отношениях, психических состояниях и бессознательных групповых процессах, может прояснить некоторые нерешенные вопросы относительно «финансовых пузырей», которые невозможно объяснить с позиций ведущих экономических теорий. Авторы также полагают, что существуют некие институциональные черты финансовых рынков, способные повышать или снижать вероятность принятия финансовых решений на основании вызывающих болезненные эмоции отщепленных мыслей. Pасщепление повышает будущий риск финансовой нестабильности, потому так важна теория, которой оперируют в своей работе экономические агенты на таких рынках. Междисциплинарная теория, признающая и делающая возможной интеграцию эмоционального опыта, может оказаться экономическим агентам полезнее, чем oбщепринятые теории, которые противопоставляют рациональное и иррациональное принятие решений и моделируют их как последовательные решения, принятые на основе исключительно логических умозаключений.

---

После короткого периода энтузиазма на заре развития нашей дисциплины и ее немалого успеха, психоаналитики все меньше вовлекаются в совместные междисциплинарные попытки использовать сделанные в ходе клинической работы открытия в области человеческой психологии, чтобы расширить понимание более общих социальных, политических и экономических феноменов психоаналитическое мышление коренным образом отличается от других способов понимания человеческой психологии, его вклад может стать уникальным.

В нашей статье мы проверяем эту гипотезу, исследуя злободневную тему, а именно заметную нестабильность на финансовых рынках с ее крайне обширными последствиями для человеческого развития и благополучия. 

Мы не предлагаем новые способы думать психоаналитически, чтобы понять «финансовую нестабильность» (например, «интернет-пузырь»); достоинство аргументов, которые мы выдвигаем, заключается в том, что они основаны на широко принятом клиническом представлении о бессознательной работе психики, природе бессознательной фантазии и психической реальности, взаимосвязи различных психических состояний и т.д. Когда мы вводим понятие «фантастического объекта» и помещаем его в рамки сложившейся психоаналитической теории мышления, согласно которой реальность воспринимается по-разному в разных психических состояниях, мы стремимся направить стандартное психоаналитическое понимание человеческой психологии таким образом, чтобы оно работало в приложении к социальным и экономическим вопросам. Мы пытаемся также показать, каким образом его можно применить к анализу финансового рынка.

Наши выводы основываются на идеях, которые получили развитие в ходе проведенного нами анализа финансовых фактов; обсуждение этих фактов было опубликовано на страницах финансовой прессы во время «интернет-пузыря», а позже дополнено обзорами прессы, посвященной предыдущим «финансовым пузырям» и кратким анализом качественных. Тем не менее, поскольку стандартное интервью, проведенных со специалистами в области финансов.

Финансовая нестабильность и мейнстримная экономика

Исторически на финансовых рынках наблюдаются периоды быстрого роста или резкого падения цен активов возникают некие «пузыри»: это может касаться тюльпанных луковиц, опционов покупки долей в Южной морской компании, акций интернет-компаний, активов на новых рынках, бросовых облигаций и ипотечных закладных и т.п. Иногда, как, например, в 2007 году, когда рынок на месяцы потерял устойчивость в результате неопределенности относительно влияния субстандартного кризиса в Соединенных Штатах (US sub-prime crisis) перспективы «реальной экономики» — прибыль, заработок и возможности трудоустройства, — но влияют на нее в мировом масштабе. 

«Интернет-пузырь», который является предметом нашего исследования, длился пять лет, с 1995-го по 2000 год. Ситуация сложилась довольно драматичная. За восемнадцать месяцев, с 1 октября 1998-го по 9 марта 2000 года, индекс Доу-Джонса повысился в шесть раз. В последующие месяцы он уменьшился наполовину и к концу 2002-го составил лишь 8% своей пиковой величины (см. рис. 1).

 

рис. 1 Интернет-индекс Доу-Джонса (январь 1998 = 100)

«Сан Майкросистемс» (недавно сменившая свое название на «Ява») — теперь процветающая компания, обеспечивающая программное обеспечение почти для всех компьютеров. Ее биржевой курс взлетел тогда так, что на высшей отметке в 1999 году общая стоимость ее акций в десять раз превышала ее годовые доходы (см. рис. 2) После того как интернет-пузырь цен лопнул, президент компании поведал акционерам, насколько, по его мнению, все утратили связь в реальностью:

Для того чтобы ваши вложения окупились за 10 лет, мне нужно будет платить вам 100% доходов в виде дивидендов в течение 10 лет (предполагая, что акционеры такое допустят). А это значит, что у меня нулевая исходная стоимость проданных товаров, что очень тяжело для компьютерной компании. Это подразумевает нулевые затраты, что невозможно при наличии 39 000 сотрудников. Это подразумевает также, что я не плачу налоги по вашим дивидендам, что противозаконно. И это также подразумевает, что при нулевых вложениях в НТР я могу обеспечивать нынешний уровень доходов. А теперь, посчитав все это, купит ли кто-нибудь из вас мои акции за $64? Понимаете ли вы, насколько эти исходные представления нелепы? (Pratley, 2005).

Рис. 2. Стоимость акций в Sun Mycrosystems (1995—2005)

Главное объяснение «пузырей» или другой нестабильности на финансовых рынках с точки зрения теории экономического мейнстрима состоит в том, что новая информация привносит в индивидуальные расчеты неопределенность. Когда поступают новости, что реальные перспективы изменились, экономические агенты покупают или продают, пока цены не изменятся в соответствии с их изменившимися ожиданиями от «реальности». 

Пока новая информация однозначна и существует достаточно инвесторов, которые точно считают и немедленно действуют, оставляя позади свои предыдущие установки и взгляды, возникает и поддерживается новое эффективное равновесие. Экономисты приложили немало усилий, чтобы поддерживать эту линию, даже когда, казалось бы, наблюдения ей противоречат. Общая презумпция, хотя и не всеми разделяемая (см. Kay, 2003), состоит в том, что, хотя движение цен может выглядеть чрезмерным, приводя к впечатлению, будто рынок неэффективен и «иррационален», в действительности крайние изменения полностью согласуются со спектром возможных «рациональных» реакций экономических агентов на неопределенность, привнесенную в их расчеты внешним шоком. Шок — это непредвиденные события или новые технические возможности, имеющие последствия для реальной экономики. Они привносят неопределенность, но на самом деле рынок абсорбирует их эффективным образом (см., например, Brunnermeier, 2001; Pastor and Veronesi, 2006).

Эмоции, двусмысленность и неопределенность

Опыт проведенных одним из авторов интервью показывает, в частности, что основная проблема заключается в сложности принятия решения о том, какой информации доверять, а какую игнорировать. Эту точку зрения разделяет Смит (1999), который в 1989 году проводил интервью с рядом ведущих участников Wall Street и обнаружил, что, хотя они редко признают свою неуверенность публично, она отчетливо проявляется в личной беседе. «Некоторые… утверждают… что понимают, но при настойчивых расспросах большинство признает, что нет». Как убежден Смит, этот недостаток понимания явился результатом не «дефицита  информации», а ее «избытка» (1999). Поэтому оценка будущих последствий часто оказывается внутренне неопределенной и двусмысленной.

В психоаналитической модели, представленной нами далее, главное объяснение рыночной нестабильности проистекает из вероятности, что такие двусмысленность и неопределенность вокруг оценки информации вызывают вариативные реакции экономических агентов. Агенты могут ожидать более широкого спектра возможных будущих результатов с точки зрения прибыли и убытков, и в условиях неопределенности возникает больший простор для эмоциональных и бессознательных фантазий, обусловливающих реакцию на новую информацию. Мы утверждаем, что в условиях неопределенности и двусмысленности именно эмоции и психические состояния определяют восприятие информации о реальности. Например, готовность пойти на риск станет зависеть не только от наличия ясной новой информации,  высвечивающей «реальные» риски, но и от существенных изменений психического состояния, в котором происходит оценка рисков. Психические состояния составляют важную характеристику функционирования повседневного чувства реальности в ситуации неопределенности.

С психоаналитической точки зрения покупка и продажа активов подразумевает установление с ними воображаемых объектных отношений, возможно более или менее амбивалентных. Если это так, частью оценки фактов при принятии решения о продаже, удержании или покупке будет воображаемое отношение к созданию или разрыву эмоционально инвестированных связей. Оценка того, что является самым существенным в любой получаемой информации относительно потенциальной инвестиции — что реально и что может принести будущее, — происходит под влиянием как сознательных, так и (динамически) бессознательных факторов, включая бессознательные фантазии, связанные с возбуждением, алчностью, тревогой и виной, а также неизбежные защиты от этих аффектов, причиняющих психическую боль. 

Фрейд (1911) постулировал, что достижение способности переживать реальность как она есть, а не такой, какой мы хотим ее видеть, зависит от результата борьбы, в течение развития ребенка, между «принципом реальности» и «принципом удовольствия». Он писал об определенном достижении в ходе развития, когда «вводится новый принцип психического функционирования», так что «то, что представлено в психике, уже не что-то обязательно приятное, но реальное, даже если оно оказывается неприятным» (Freud, 1911). Эта борьба, разумеется, никогда не заканчивается — Фрейд видел в этом новое понимание особенностей психики, которым ранее не придавали должного значения:

Стало быть, юноша, прекращая игры, по видимости отказывается от удовольствия, которое он получает от игры. Но кто знаком с психической жизнью человека, тот знает, что едва ли что-нибудь другое дается ему столь трудно, как отречение от однажды изведанного удовольствия. Собственно, мы и не способны от чего-либо отказаться, а лишь заменяем одно другим; то, что кажется отречением, в самом деле есть образование замены или суррогата. Так и юноша, когда он прекращает играть, отказывается от опоры всего лишь на реальные объекты; теперь он фантазирует, вместо того чтобы играть. Он строит воздушные замки, творит то, что называют «сны наяву». Полагаю, что большинство людей в разные периоды своей жизни творят фантазии. Именно этот факт долгое время упускали из виду и потому достойно не оценили его значение.

Pазмышления о том, какую роль играет конфликт между принципами реальности и удовольствия в психической жизни, получили в дальнейшем существенное развитие. Значительный клинический опыт стал основой для множества публикаций, подробно описывающих, как перцептивный конфликт, запускающий плохие чувства, регулируется с помощью защит (или отщепляется), вытесняется и становится (динамически) бессознательным. Проще говоря, мы осознаем только те чувства, которые способны вынести (Rickman, 1937).

Зависимая от предшествующих этапов эмоциональная траектория. Однако факты остаются неизменными

 Исследуя основные описания пузырей на фондовых биржах (Galbraith, 1993; Kindleberger, 2000; Mackay, 1932), мы обратили внимание, что они преимущественно представляли собой  отчеты о смене эмоциональных состояний. Поведение недвусмысленно описывали на языке сильных эмоций. «Можно заметить, что спекулятивные эксцессы, сжато описываемые как мания, и внезапный отход от них в форме кризиса, краха или паники являются если не неизбежными, то по крайней мере исторически распространенными» (Kindleberger, 2000). В 1720 году один голландский путешественник, оказавшийся на Иксчейндж-элли («Обменной улице») в лондонском Сити, где акции «Южной морской компании» переходили из рук в руки, отметил в письме домой: «Это выглядит так, будто все лунатики одновременно сбежали из сумасшедшего дома» (Dale et al., 2005). В других источниках деятельность таких рынков на разных этапах обычно описывают как возбужденную, неуемную, эйфористическую, буйную, маниакальную, депрессивную, тревожную, паническую, нервную, избегающую, пристыженную и т.п.

Однако, по всей видимости, ранее никто не отмечал, что, хотя смены эмоциональных периодов непредсказуемы, они разворачиваются во вполне предсказуемом для психоаналитика эмоциональном направлении —  зависят от предшествующих этапов; одно влечет за собой другое. Будь то Тихий океан («Южное море») или интернет-компании, тюльпанные луковицы, железные дороги, акционерные компании 1920-х или бросовые облигации 1980-х, каждый раз возникало точечное возбуждение относительно нововведений, приводящее к растущему, а затем маниакальному и эйфористическому возбуждению, которое сменялось паникой и в конечном итоге — обвинениями. Если изначальное возбуждение сохраняется, оно неизбежно приводит к состоянию непоколебимой самоуверенности в стадии эйфории (когда возражения, как правило, подвергаются высмеиванию), а затем перерастает в панику, и на заключительном этапе появляется настойчивое желание найти козла отпущения.

Постараемся найти ответы на два вопроса, касающиеся такого пути развития эмоционального состояния. Во-первых, почему во время финансового пузыря подавляющее число экономических агентов оказываются не в состоянии использовать релевантную информацию для оценки общей убежденности, будто происходит нечто «фантастическое»? Во-вторых, почему вслед за этим возникают злость, обвинения и поиск козла отпущения (как в текущем субстандартном кризисе «ограничения кредита» в Великобритании), а не чувство вины?

Дальнейшие наблюдения вызывают третий вопрос. Поражает,что доступная экономическим агентам информация, позволяющая оценить и проанализировать рискованность инвестиций, в ситуации «пузырей» существенным образом не меняется. Меняется, скорее, психологическая установка в отношении доступной информации. Пока цена акций и сопровождающие ее эмоции двигаются вверх и вниз по известной траектории, надежные факты, доступные изначально, остаются по большей части неизменными. На это указывает Гринспан (2007, p. 465) в попытке понять, что происходило в 1987 году, когда за один день индекс Доу-Джонса снизился на одну пятую. Это также ясно из подробного изучения того, какая информация была доступна во время пузыря с интернет-компаниями. Новые интернет-компании — чьи акции жадно скупались на рынке в 1995—2000 годах, — желая действовать в рамках закона, давали подробную и точную информацию относительно своего текущего положения и перспектив на годы вперед. Никакой новой информации, которая изменила бы эти перспективы, не поступало до осени. На всех этапах почти все компании теряли деньги и не имели надежды сделать их в будущем. Множество напечатанных мелким шрифтом страниц проспектов акционерных обществ, подробно информировали об этом, и в этом смысле инвесторы всегда знали, во что вкладывают: в компании со скромными активами, небольшими достижениями, прогнозируемыми потерями и огромными надеждами (Cassidy, 2002). Инвесторы, по-видимому, полагали даже, что потеря денег в о время являлась положительным признаком  бизнеса такого типа, возможно означая, что они делают инвестиции для достижения сильного положения в будущем (Hand, 2003).

В марте 2000 года произошел обвал цен на акции интернет-компаний, хотя многие из них всего за несколько месяцев до этого вышли на рынок.  Но после растущего периода волатильности, претензий и контрпретензий положительные ожидания в их адрес сменились отвращением. Это произошло не вследствие существенных изменений. Между 1996-м и 2000 годами против инвестиций в дот-комовские компании аргументы, которые опирались на известные факты. Как и при предыдущих вздутиях цен, авторитетные комментаторы и ведущие экономисты ставили под сомнение факты или по крайней мере предположения и ожидания, влияющие на котировки акций интернет-компаний могли предоставить всем заинтересованным возможность прямо или косвенно поразмыслить о фактах и подвергнуть сомнению допущения, стоящие за котировками. На практике такие сомнения оказались не только проигнорированы, но отвергнуты или встречены преувеличенными возражениями 

Теперь мы можем сформулировать третий вопрос: почему в ходе этих событий нарушают нормальные правила принятия обоснованных решений об инвестициях, игнорируют предупреждения о риске , и почему так себя ведут даже профессиональные инвесторы? 

На пути к психоаналитическому пониманию: фантастические объекты

Во время пузыря дот-комов (1995—2000) описания компаний и деятельность, связанная с интернетом, характеризовалась возбуждением, гламурными ассоциациями и сильными преувеличениями. Новости фондового рынка лидировали на радио и телевидении и не сходили с первых полос ведущих газет и журналов (Tuckett and Taffler, 2003). Описания этих и более ранних пузырей наглядно демонстрируют, что весьма умные люди вовлекаются в новую и загадочную деятельность: они создают будоражащие воображение новые финансовые технологии, продвигая тюльпанные луковицы, железные дороги или интернет, которые, кажется, в этот момент открывают возможность значительных изменений в экономической производительности и прибыльности. Не меньший ажиотаж вызывает открытие доступа к новым рынкам, например в Азии. Другие новые разработки казались менее революционными в смысле какого-либо намека на прямое влияние на производительность, но представлялись финансовыми инновациями, как, например, создание новых финансовых инструментов (бросовые облигации, ипотечные закладные); новых идей, касающихся эффективных комбинаций деятельности в управлении бизнесом (слияние и поглощение); изобретение новых путей удержания определенных категорий активов (хеджевые фонды); возникновение новых типов управляющих команд или новых способов оценки их действий и т.д. Мы предполагаем, что суть этих возбуждающих нововведений можно уловить, если рассматривать их в качестве фантастических объектов (Tuckett and Taffler, 2003). Словосочетание фантастический объект проистекает из двух психоаналитических понятий. Термин объект используется в том же смысле, что и в философии, и означает психическую репрезентацию; другими словами, символ чего-то, но не вещь саму по себе определение фантастический), согласно Фрейду (1908), относится, как отмечалось выше, к процессу,  в котором создатель фантазии становится главным действующим лицом в воображаемой сцене реализации своих скрытых (бессознательных) желаний (Лапланш и Понталис, 1973). Поэтому «фантастический объект» — это ментальная репрезентация чего-то (или кого-то), что в воображаемой сцене удовлетворяет самое глубинное желание субъекта иметь именно то, что он хочет, и именно тогда, когда хочет. Можно сказать, что фантастические объекты позволяют людям чувствовать себя всемогущими, как Аладдин (обладавший лампой, с помощью которой можно было вызвать джинна) или как герой романа, трейдер по облигациям Шерман МакКой (который чувствовал себя Хозяином Вселенной — Wolfe, 1987).

Поскольку акции интернет-компаний (тюльпанные луковицы, акции Южного моря или железных дорог, бросовые облигаций, ипотечные закладных) бессознательно воспринимаются как обладающие качеством фантастических объектов, неудивительно, что они вызывают такое возбуждение. По самой своей сути они как бы разрушают привычные правила жизни и переворачивают «нормальную» реальность с ног на голову, создавая впечатление, будто то, что раньше считалось невозможным или постоянно ускользающим, все же может произойти. Эти фантастические объекты способны провоцировать огромное возбуждение и алчность, которые подстегивает беспокойство, что другие могут желаемое первыми. Это, вероятно, бессознательный отголосок ранней инфантильной борьбы за обладание первичными объектами и их качествами, а также старых поражений и поиска возможности превратить их на этот раз в победу.

Эта гипотеза, как нам кажется, помогает объяснить, почему активные инвесторы (как и их предшественники в более ранних случаях акционерныхпузырей) оказались не в состоянии обращаться с информацией об акциях дот-комов как с описанием долей в реальных компаниях со штатом, перспективами и поддающейся исчислению вероятностью конечной будущей прибыли, но бессознательно восприняли их как конкретную возможность воплотить фантазии всемогущества и всезнания, которые обычно либо не доходят до сознания, либо оцениваются как бред. Подобные возбуждающие фантазии оказались настолько сильны, что превозмогли более реалистичные расчеты и оценку фактов — этому способствовало также и то, что (как мы видели) перспективы многих компаний были абсолютно абстрактными. Как нам представляется, активные инвесторы не «думали»; скорее, они «чувствовали», что акции интернет-компаний —— выгодная покупка. Акции дот-комов других «новых» технологий стали доминировать на финансовых рынках и в финансовых индексах, генерируя такие завышенные ожидания, что спрос на них рос в геометрической прогрессии; инвесторы соревновались друг с другом, возможно, создавая дополнительное бессознательное конкурентное возбуждение, и при этом, разумеется, взвинчивая цены все выше и выше.

Техническое последствие такого взвинчивания цен, определяющего относительный вес и размер компаний по отношению друг к другу, состоит в том, что пассивные инвесторы или те, кто хочет испытать эффективность системы, также привлекаются на рынок; большое количество фондов, привязанных к индексупоручителями приобретать активы в популярных секторах; и даже активные профессиональные доверительные управляющие оказываются вынуждены либо присоединиться, либо взять на себя риск оказаться за бортом. Те, кто между 1995-м и 2000 годами решили остаться в стороне, оказались в таком плохом положении, что впоследствии либо решились подключиться, либо, оставаясь верными своим принципам оценки, потеряли клиентов. Главный партнер одной из крупнейших организаций дал интервью одному из нас в 2007 году; по его словам, 60% находившихся в их управлении активов перешли в 1999-м в ведение других фирм — многие миллиарды долларов. Техническим результатом таких перемещений становилось дальнейшее усиление трендов; активы переходили к тем, кто лучше себя показал, и потому оказывались в руках команд, готовых инвестировать в дот-комы, что приводило к дальнейшему росту цен! 

Простое, но остроумное исследование дает, на наш взгляд, исчерпывающие доказательства предположения, что скорее сама идея интернета, а не сложные расчеты относительно, него вызывали такой ажиотаж. Купер и др. (2001) изучили влияние смены названия компаний на курс акций. Они продемонстрировали радикальное — и не зависящее от других факторов — увеличение в 1998—1999 годах курса акций тех фирм, которые добавили «.сom» к своему названию. В частности, авторы исследования обнаружили, что в течение пяти дней после объявления о смене названия цены на акции таких компаний превысили цены в контрольной группе на 63% и что этот результат не зависел от степени реальной связи деятельности компании с интернетом. Более подробный анализ показал, что компании, ключевая деятельность которых не была связана с интернетом, но которые казались интернет-компаниями, получили в исследуемый период наибольшую прибыль. Возбуждение, вызванное ассоциацией с интернетом, по-видимому, взяло верх над тщательной оценкой реальных перспектив компаний.

Поддерживающая история и покрывающая идея

Когда достаточно большое количество людей восприняли возможность инвестирования как шанс обладать фантастическим объектом, и возник описанный нами тип возбуждения, кажется, бессознательные фантазии об исполнении желания начинают реализовываться сами собой благодаря тому, что называют естественно протекающими процессами Понци (Shiller, 2000). Если на рынке вдруг становится больше покупателей, чем продавцов, цены растут, что само по себе подтверждает мудрость инвестирования и затем приводит к свежим волнам покупок, дальнейшему росту цен и т.д. 

Pазумеется, на рынках доминируют активные: если ты не торгуешь, покупая и продавая, ты не можешь повлиять на цену. Поэтому думается, что сама собой сложившаяся группа активных инвесторов, более других озабоченных поиском фантастических объектов, вовлекается в процесс Понци и получает от него вознаграждение. По мере развития событий возбуждение нарастает, и они стремятся к еще большейвовлеченности. Одновременно втягиваются другие, включая специалистов по управлению активами, ответственных за миллиарды долларов. Если поначалу скептицизм заставляет их медлить, в конечном итоге они убеждают себя, что нечто интересное на самом деле происходит (возможно, припоминая популистскую версию экономической теории, что рынки не лгут). В это время они еще чувствуют, что могут быть на гребне волны и выбирать время для входа и выхода из рынка; либо они могут вовлекаться в силу технических причин (таких, как требования учитывать при покупке активов пропорционально все секторы рынка, поскольку они отслеживают индекс); либо могут существовать более тонкие формы давления, обусловливающие их адаптивное поведение в желании не остаться позади. Один из интервьюируемых вспомнил, как во время пузыря дот-комов клиенты выражали обеспокоенность деятельностью фонда и что это создавало определенное давление, заставлявшее фонд менять политику:

И тогда глава отдела акционерного капитала начинал рассуждать в следующем ключе: может, существует здесь что-то, что мы упускаем. Не уверен, может быть, мы должны факторизовать по какому-то другому критерию, изменить какие-то параметры, чтобы учесть то, что мы явно упускаем. Pынок говорит нам, что есть что-то, что мы упускаем. Может, мы факторизуем по другим темпам роста или… это действительно заставляет нас немного измениться.

Pационализации подобного рода во время пузыря с дот-комами, как во время других пузырей, формулировались легко благодаря принципу, схожему с тем, что Шиллер (2000) называет потребностью в «дающей обоснование, внешне убедительной популярной теории». Например, Смельсер (1962, 1998) установил, как важно для лидеров самых разных коллективных действий (в ситуации пузырей на фондовом рынке, временных коллективных модных «помешательств», массовых увлечений и других массовых процессов) обеспечить толпу «общим убеждением», поддерживающим фантазию, которую можно назвать «манифестной покрывающей историей». 

Гэлбрейт (1993) обсуждает роль банковских лидеров и экономистов, помогавших в создании внешне убедительного нарратива, эффективно сработавшего в период энтузиазма вокруг акционерных компаний до Великой депрессии. Во время интернет-пузыря покрывающей историей, которая вошла в обиход и явно поработила умы, став правдоподобным объяснением происходящего, была «Новая экономика». Сформулированная во влиятельных интеллектуальных кругах идея состояла в том, что информационные технологии и, в частности, интернет могут трансформировать производительность в США и в экономике других стран удивительным и невероятным образом (Hall, 2000). «Покрывающие истории», кажется, схватывают некоторый существенный, внятный большинству простой элемент, характеризующий новообретенный «фантастический объект»; и тем самым дают ему рационалистическое обоснование, даже если сам объект понимается весьма смутно. Особенно показателен тон, в котором обсуждались новая идеология и новая экономика во время интернет-пузыря. Заголовки пестрили обещаниями окончания традиционных методов ведения бизнеса,  что сегодня производит впечатление заносчивости. Один из заголовков журнала «Тайм» гласил: «Прощальный поцелуй торговому центру: он-лайн покупки быстрее, дешевле и лучше». Статья в «Бизнес уик» (8 февраля 1999) констатировала: «Объем продаж Амазона за четвертый квартал вырос почти в четыре раза по сравнению с 1997, “Сирс” Соучредитель Nerve.com, согласно цитате в «Нью-Йорк Мэгэзин» от 6 марта 2000 года, сказал: «Это невероятно могучее чувство — ощущать себя одним из семнадцати людей, которые по-настоящему понимают, как устроен мир» (Grigoriadis, 2000).

Такое неудержимое возбуждение в отношении новизны весьма характерно для пузырей вокруг новых технологий (Perez, 2002). К слову сказать, пока пузырь был еще в полном расцвете, Шиллер (2000) провел обширный анализ риторики, окружавшей саму эту идею, а также того, как она могла повысить прибыльность. Его анализ показывает, что в качестве новой идеи повышения прибыльности интернет являлся относительно «пешеходным», в сравнении с железными дорогами или сетью автострад — и те и другие были все еще необходимы, в частности, чтобы перевозить значительную часть заказанных по интернету товаров. До краха тщательно обоснованный анализ Шиллера критиковали и отвергали, однако вскоре после кризиса стала очевидной его достоверность. Возможно, это еще один пример характерной способности фантастических объектов создавать особые формы мышления, всемогущего и закрытого. 

Финансовый рынок: изменение чувства реальности

Мы проследили, как во время пузыря дот-комов рыночное мышление оказалось пропитанным эмоциями в отношении интернет-компаний и их акций. Восприятие реальности определяло мышление, принимающее желаемое за действительное. Скептический взгляд на заявления, что в экономике происходит нечто совершенно новое, мог бы спровоцировать скрупулезный анализ, а восторженные и чрезмерно цветистые заявления по поводу новой ситуации могли бы вызвать тревогу. Однако осторожность, тревога и бдительность не смогли противостоять потоку энтузиазма, поддерживаемого слабой покрывающей историей, которую мы только что обсуждали, поэтому мы полагаем, что ключ к пониманию таких пузырей лежит в том, чтобы проследить, каким образом нормальное, ориентированное на реальность мышление, включая способность тревожиться о возможной потере в рискованных ситуациях, оказывается опрокинутым. Активные инвесторы значительно больше боятся упустить выгоду в том случае, если они не станут обладателями фантастического объекта, нежели беспокоятся о потерях, со всей вероятностью вытекающих из обладания им.

Психоаналитически такое нарушение чувства реальности у рынка можно понять как результат групповой регрессии, при которой инвестиционные соображения о риске обладания или необладания акциями интернет-компаний, в значительной степени определяемые выводом о ситуации, сделанным каждым индивидуумом на основе принципа реальности, сменяются суждениями в духе «группомышления» (Janis, 1982), основанного в значительной мере на принципе удовольствия. Мы полагаем, что этот сдвиг включает три элемента. Во-первых, возникает изменение на рынке, который нами понимается как большая группа людей, связанных друг с другом в воображении, — при котором функционирование в режиме «рабочей группы» сменяется функционированием в режиме «группы базового допущения» (Bion, 1952). Второе, связанное с первым, изменение касается группового чувства реальности; мышление, выдающее желаемое за действительное, — всемогущественный образ мыслей, который приносит хорошее самочувствие, — одерживает победу над реалистическим мышлением. В-третьих, конфликт, связанный с риском, аннулируется или по крайней мере уменьшается путем отщепления осознания той информации, которая вызывает «плохие» чувства. В совокупности эти элементы позволяют осуществлять погоню за фантастическим объектом без переживания тревоги, как будто это и есть реальность, однако платой за это становится постоянная бессознательная угроза, которая была отщеплена и вскоре вернется. Когда она возникает снова, фантастические объекты превращаются в объекты отвращения. 

В сердцевине психоаналитического понимания реальности лежит постулат, что в человеке всегда в определенной степени присутствует  бессознательный конфликт; в действительности мы развиваем зрелое чувство реальности, отыскивая свой индивидуальный способ уладить непрекращающийся и потенциально созидательный конфликт между нашими желаниями и реальными возможностями. По большей части психоаналитическая теория берет за исходную точку инфантильную форму мышления, выдающего желаемое за действительное (всемогущество). Вслед за Фрейдом (1908) эта теория прослеживает, как при «нормальном» развитии ребенок, посредством игры и в условиях поддерживающего семейного окружения, продвигается от чувства всемогущества к более или менее развитому осознанию «фактов жизни» (см., например, Fenichel, 1945; Ferenzi, 1913; Fonagi and Target, 1996; Klein, 1935; Milner, 1945; Sandler and Joffe, 1965; Winnicott, 1971; и др.). Постепенно ребенок приходит к осознанию своей зависимости от других в удовлетворении своих желаний, границы своих возможностей, а также фактов, касающиеся рождения и смерти (Money-Kyrle, 1971). 

Согласно Фрейду (1908), такое движение к более реалистичному восприятию своих возможностей и своего места в мире почти всегда в большей или меньшей степени является компромиссом, и каждый человек всегда верит в него лишь в большей или меньшей степени. Можно уверовать в подлинность реальности, так сказать, «всем сердцем» или просто смириться с ее существованием, подчинившись авторитету, чтобы снизить тревогу  (см., к примеру, Steiner, 1996). Эта теория подразумевает, что, каким бы ни стал результат для каждого индивидуума, в процессе развития то, что принимается за социально и персонально желательное «реальное», постепенно все больше приближается к «истинным фактам» жизни, — в конечном счете, это то, что Фрейд понимал под принципом реальности, и то, что мы понимаем под проработкой эдипова комплекса. 

Обобщая, можно сказать: то, что человек знает как«реально» истинное, становится сознательным; в то время как желаемое, но «известное» ему как нереалистичное держится в секрете — либо от других (более или менее намеренная маскировка с целью избежать смущения), либо от собственного осознания, путем отщепления и «превращения» в бессознательное 

Подытожим: психоаналитическая точка зрения на этот счет состоит в том, что принятие реальности всегда амбивалентно принятие ограничений личного всемогущества — это длительный и всегда незавершенный процесс. Концепции Мелани Кляйн (1935) о параноидно-шизоидной и депрессивной позиции напрямую связаны с некоторыми аспектами этого процесса и с трудностями, связанными с интенсивным действием проективных и интроективных механизмов. Кляйн подробно описывает, как болезненное сознавание конфликта амбивалентности вызывает страх расплаты или переживание вины, и как поэтому его избегают, расщепляя восприятие реальности и расплачиваясь за это чувством реальности. В своих работах она описывает постепенное развитие «чувства реальности» как процесс, зависящий от способности уменьшить расщепление и интегрировать конфликтующие чувства по отношению к родителям, возникшие в ранние годы.

Pазвивая идеи Кляйн о параноидно-шизоидной и депрессивной позициях и о взаимосвязи между ними, Бион (1970) поместил переживание и осознание (или неосознанность) амбивалентности в центр психической жизни. Он постулировал существование двух основополагающих состояний психики на протяжении всей жизни (в терминологии Биона PS и D). Мы используем идеи Биона (выделяя курсивом его термины, привлекаемые нами в наших специфических целях) для описания того, что происходит с чувством реальности и состояниями психики на рынках. Мы используем аббревиатуру PS для обозначения примитивного (параноидно-шизоидного) расщепления восприятия, а с помощью D обозначаем состояние более реалистичного восприятия, в котором конфликты могут осознаваться.

Хорошо известно, что состояние D включает отказ от чувства всесилия и всезнания (состояние, которое Фрейд определил как «его величество» младенец, но которое встречается и у некоторых взрослых); чувство сожаления о последствиях некоторых действий в прошлом; и ожидаемое чувство депрессивной тревоги или вины при размышлении о возможности повторно совершить действия, приведшие некогда к неудаче или страданию. В состоянии PS всех этих чувств избегают, эвакуируя их из сознания (проективная идентификация) — тогда в восприятии субъекта эти болезненные чувства переживают другие. В противовес этому в состоянии D правда — насколько эта правда может быть постигнута в данный момент — может признаваться эмоционально. Важно, что, состояние D, которое вызывает ненависть и избегание в состоянии PS, проявляется, при его достижении, в ощущении облегчения. Это создает возможность возместить ущерб и переосмыслить ошибки, что часто ведет к большему раскрытию таланта или к более глубоким и осмысленным человеческим отношениям, более свободным от тревоги и недоверия. Изменения в чувстве реальности и соответствующих психических состояниях можно обозначить как PS→D или D→PS, и, как и параноидно-шизоидная и депрессивная позиции, они подвержены колебаниям в течение жизни (Britton, 1998).  Бион (1952), и мы еще вернемся к этому, также использовал идеи Фрейда (1921) об отношении индивида и группы. Он различал группы, в зависимости от их тенденций, выделяя «рабочую группу» и «группу базовых презумпций», функционирующие совершенно по-разному; каждая из них оказывает существенное влияние на способ мышления членов группы и их суждение о реальности. Важно, что в двух разных типах групп по-разному обращаются с вербальной коммуникацией:

 

Приходится сделать вывод, что вербальное общение может быть понято только в Р(абочей) группе. В той мере, в какой в группе преобладают базовые презумпции, вербальная коммуникация важна только как средство передачи звука (Bion, 1952; курсив наш).

 

Это подразумевает, что с информацией, собранной путем, например, анализа данных и подробного изучения компании, в двух разных типах групп будут обходиться по-разному; в «рабочей группе» она может использоваться индивидуумами для реального мышления (в привычном символическом рефлексивном смысле), а в «группе базовых презумпций» накопление информации используется не для мышления, а для хорошего самочувствия (Bion, 1952).

Если обратиться теперь к тому, как меняется чувство реальностина финансовых рынках в периоды раздувания ценовых пузырей на активы, можно постулировать,  что в той мере, в какой существует коллективно разделяемая вера в реальное существование фантастического объекта, произошло формирование «группы базовых презумпций». Такая группа мыслит, выдавая желаемое за действительное, делая выводы всемогущественным образом, что позволяет ей чувствовать себя хорошо;отказываясь от мышления, основанного на реальности. Способ  обращения с информацией тогда формируется скорее в духе «группы базовых презумпций», нежели «рабочей группы». При этом устанавливается психическое состояние PS, в котором конфликт, связанный с принятием риска, отщепляется от сознания таким образом, что информация оценивается только с точки зрения ее способности вызывать «хорошие» возбуждающие чувства. Теперь можно гнаться за фантастическим объектом так, будто он и есть реальность; начинает преобладать представление, что вкладывать капитал гораздо менее рискованно, чем упустить инвестирование в акции дот-кома. В этом состоянии суждение экономических агентов основывается преимущественно на их возбужденных чувствах и принимаемых за  реальность желаниях; они игнорируют уравновешивающую риск тревогу, которую в ином случае пробудили бы традиционные методы оценки. Общая бессознательная фантазия (существование фантастических объектов)  получает легитимность при помощи покрывающей истории — например, о новой экономике, которая работает не так, как старая.

Как уже говорилось, в погоне за подобным возбуждением и в психическом состоянии PS потенциально преследующие и фрустрирующие противоположные взгляды могут быть проигнорированы или отброшены. В таком психическом состоянии ни скептические комментарии, ни подробные предостережения самих компаний о неизбежных потерях в течение нескольких лет не имеют достаточного веса, чтобы вызвать осмотрительность. Активные экономические агенты не «почувствовали» заинтересованности. Психическое состояние, в котором инвесторы в конечном итоге принимали решения, можно характеризовать как анти-мышление или, опираясь на еще одну идею Биона, действие под управлением ‒К. ‒К противоположно К, при котором связь с объектом в бессознательной фантазии насыщена любопытством и вопросом

Pазличие состоит в том, что, хотя в обоих типах объектных отношений  может присутствовать большая доля поглощенности и возбужденности объектом, в ‒К объект сам по себе не вызывает интереса или заботы, а нужен лишь как объект обладания. Эта форма алчного отношения к объекту характерна для психического состояния PS. Интерес к использованному объекту отщепляется от сознания и существует только в виде бессознательной тревоги.

Когда на рынке преобладало психическое состояние PS, становилосьневозможно размышлять об существенном содержании того, что казалось таким желанным. Конфликт в состоянии PS носит персекуторный характер, поэтому сомнения, возражения и тревоги незаметны; они бессознательны и удерживаются в бессознательном в силу их болезненности. Здесь происходит обращение обычной траектории развития, направленной на принятие болезненного конфликта и, по необходимости, разочарования, связанных с психическим состоянием D.

Новая экономика: новые правила

Согласно только что сформулированной точке зрения, вера в доступность фантастических объектов переворачивает реальность с ног на голову. Убеждения, только недавно выглядевшие нереалистично, становятся общепринятыми — зарождается новая PS-реальность. В период дот-комов новые рискованные проекты широко обсуждались и подвергались серьезному «анализу»; считали что они якобы подчиняются другим, «новым» правилам. Смысл в том, что обычная траектория развития, по которой движется чувство реальности индивида, может оказаться обратимой: вместо постепенного отказа от убежденности в своем всесилии возникает новая вера в то, что всемогущественное исполнение желаний действительно достижимо. Еврипид описал такие сцены в «Вакханках». Кроме того, предприниматели дот-комов были молоды и поэтому (как показывают яркие цитаты, приведенные выше) явно могли аннулировать нормальную иерархию поколений и отвергать «устаревшие» способы мышления, принятые у их опытных начальников. Кей (2003) подчеркивает, что поведение экономических агентов адаптировано к их (эмоциональному)окружению. Если возникает «новая реальность», процедуры оценки внутри группы меняются, чтобы ей соответствовать.

В декабре 1998 года Генри Блоджет, журналист, который устроился работать специалистом по ценным бумагам в небольшой инвестиционный банк, объявил, что акции Amazon.com стоят как минимум $400 каждая. Тогда цена составляла уже $250. Джонатан Коэн, аналитик престижного «Мерилл Линч», используя традиционные критерии, совершил подсчеты и сделал предположение (впоследствии оказавшееся верным), что цена $50 больше соответствует реальности. Однако в течение месяца цены на акции Амазона взлетели выше $400, и, как говорит Кэй, «Блоджет взлетел вместе с ними: он получил место Коэна» (Kay, 2003).

Правила, регулирующие, как специалисты по ценным бумагам рассчитывали стоимость интернет-компаний, подверглись дальнейшей адаптации. Поскольку принятые методы оценки показывали, что инвестиции по высоким ценам были крайне рискованны, появилась идея, что не нужно сосредоточиваться на таких «старых» экономических змерения, как доходы, поток наличности или дивиденды: нужно использовать вместо этого «новые» экономические понятия, такие как чистая прибыль от большинства затрат; рост доходов; популярность бренда у потребителя; доля внимания; активность веб-сайта, измеряемая количеством «кликов», количеством новых клиентов, посетивших сайт в единицу времени,  временем «застревания» на сайте; и пожизненная стоимость клиента. Это изменение было хорошо описано уже в то время, когда оно происходило, однако без заметных последствий: «Аналитики дробят, искажают и тасуют цифры, пока те не улягутся в таблицу, годную для обоснования рекомендаций по развитию инвестирования», — говорили в то время критики (Laderman and Smith, 1998). С другой стороны были слышны восторженные заявления: интернет «привносит смелую новую реальность в оценочную методологию…мы верим, что вошли в новую оценочную зону» (Meeker, 1997).

То, что происходило в период эйфории, распространено и в другие периоды давления «группы базовых презумпций». В ходе интервью  один американский инвестиционный банкир сформулировал то, что многие другие подразумевали. Он и его ведущие коллеги чувствовали давление, их вынуждали «приспосабливаться к требованиям молодых коллег относительно инвестиционной политики, корпоративной этики, дресс-кода и т.д.». Он признался, что существовало даже специальное слово для тех, кто не подлаживался: их «амазонировали» — игнорировали, объявляли отжившими свой век, как консервативные компании — представители «старой» экономики. 

Существуют свидетельства того, что люди у власти также были  охвачены бунтарским настроением. Например, летом 1997 года в докладе относительно электронной торговли администрация Клинтона сформулировала, что ее установка «руки прочь» от интернета соответствует стратегическим интересам США. Как сообщали, сам Клинтон «чувствовал», что экономисты, с которыми он консультировался, ошибались (Greenspan, 2007); а одним из самых влиятельных поборников серьезного отношения к «Новой экономической доктрине» стал Алан Гринспен (1997), в то время председатель Федеральной резервной системы США. Оба, таким образом, сами не вполне это осознавая, придали идее официальную и моральную легитимность

Pазумеется, в нужный момент правила в отношении широкого спектра финансовой активности оппортунистически менялись — как, например, в  культуре контроля рисков в инвестиционных банках (теперь выясняется, что это происходило и до 2007 года), банки не могли сопротивляться повышенной доходности залогов на недвижимость и облигаций, обеспеченных долговыми обязательствами. До прихода интернет-компаний ведущие инвестиционные банки обычно избегали новых компаний с высоким риском, чтобы защитить свой ценный «репутационный капитал». Но не в этот раз. В конечном итоге предложения покупать акции в новых интернет-компаниях (IPOs) на 40% — по сравнению с другими предложениями — превышали вероятность быть застрахованными одной из шести самых престижных страховых компаний (Schultz and Zaman, 2001); в первую очередь потому, что она не считала их рискованными.

Паника: возвращение вытесненного?

Обвал в апреле 2000 года, как и предыдущие обвалы в финансовой истории, был драматичен. Что раньше высоко ценилось — быстро стало ненужным, и многие акционерные сертификаты интернет-компаний так упали в цене, что ими было впору оклеивать стены. «Новая экономика» и вся ее система оценки оказались по большей части отброшены как «фантазия». Однако, как и в случае других пузырей, переход инвесторов к более реалистичной точке зрения не был постепенным: их оценки внезапно и практически повсеместно стали ощущаться как безнадежно нереалистичные, так что возникло гораздо больше продавцов, чем покупателей, и цены стали падать в геометрической прогрессии.

Акции интернет-компаний были желанным фантастическим объектом, теперь же их стали поносить, клеймить и воспринимать как тяжелую обузу. Исследовательская команда, которая продемонстрировала позитивный эффект от добавления суффикса «.com» в 1999 году, теперь показала преимущества его удаления (Cooper et al., 2005). В исследованиях было показано, насколько позитивно реагировали инвесторы на эти удаления в названии — с неадекватным позитивной прибылью примерно на 70% за 60 дней с даты объявления. Их работа демонстрировала, что рынок в то время по-прежнему опирался в большей мере на чувства, нежели на строгое рассуждение и подтвержденные наблюдения.

Чтобы описать обрушение рынка как панику или предсказать, что вероятнее всего будут делать люди, столкнувшись с внезапной угрозой потерять свои инвестиции, не требуется специального психоаналитического мышления. Однако психоаналитик может расширить понимание, привлекая внимание к процессу развития, которое находится в зависимости от предшествующих этапов. Обладание финансовыми активами неизбежно  ведет к установлению амбивалентных бессознательных фантазийных отношений с ними, которые затем регулируются в психическом состоянии D или PS, а в ситуации с пузырями начинает доминировать основанное на  расщеплении чувство реальности, характерное для PS. Затем, при обрушении, инвесторы страдают от возвращения вытесненного. Они всегда знали, что их инвестиции основаны на очень рискованных допущениях; но такие сомнения — пока развивался идеализированный любовный роман — оставались бессознательными. Знание инвесторов становится осознанным, как и ранее — отщепленные чувства, включая тревогу, запущенную их предыдущей деятельностью. Теперь они оказываются вынуждены ощутить риск и заметить те факты, которые не замечали раньше. Более того, «покрывающие» истории не могут теперь оказывать поддержку; сомнения теперь подвергались осмыслению, и эти теории престали быть убедительными. Теперь фантастический объект превратился в бессознательный преследующий объект.

Скорее всего, мы никогда не сможем сказать, почему обвал происходит именно в тот, а не в другой момент, — как и в психоанализе нелегко понять, что заставляет пациента в конечном итоге принимать трудные интерпретации и затем их прорабатывать, а не оставить анализ и потерпеть поражение. Поскольку взгляд в прошлое — огромный источник мудрости, стоит упомянуть, что некоторые интервьюируемые отмечали: даже за несколько недель до того, как пузырь лопнул, значительное число ведущих инвестиционных менеджеров (или организаций, на которые они работали) были отстранены или почти отстранены их клиентами за недостаточную экономическую активность; эти менеджеры не хотели инвестировать в акции дот-комов.

Обвинение как признак бессознательной вины и стыда

До сих пор мы говорили о том, что во время пузыря цен на акции именно чувство реальности экономических агентов сдвигается сначала в сторону переоценки фантастического объекта, а затем сменяется отвращением к нему, и что это изменение происходит без новой информации.

После того как пузырь лопается, может появиться новое чувство реальности, но оно не обязательно основано на D, т.е. на принятии конфликтной и имеющей ограничения реальности. Наступает период, который можно назвать сделкой с реальностью, когда нужно отказаться не только от принципа удовольствия как организующего принципа для инвестиций, но и от чувства реальности, основанного на PS. Отказ от PS требует процесса, называемого «работой горя», в ходе которого должна  произойти интеграция отщепленных и конфликтующих мыслей и чувств по отношению к фантастическому объекту. 

Практические наблюдения показывают, что после краха этап эйфории от финансовых пузырей обычно сменяется отрицанием, гневом, а затем — параноидными попытками найти козлов отпущения. Чаще всего проработки или признания ответственности и вины почти не происходит. Поскольку вследствие таких событий предпринимается официальное судебное разбирательство, оно обычно сосредоточено на внешних источниках (экзогенный шок), а также на «зачинщиках» и «двигателях», рекламировавших объекты, некогда вызвавшие ажиотаж.

После коллапса ряд длинных статей в «Нью-Йорк Таймс» на разный лад обвиняли Уолл-стрит (31 декабря 2000), корпоративную «пропаганду» (18 марта 2001), инвестиционные банки (15 апреля 2001) и конфликты  интересов (27 мая 2001). Обвинения также успешно выдвигались в судах. В апреле 2003 года судебные органы США потребовали от десяти ведущих инвестиционных банков Уолл-стрит компенсацию в объеме 1,4 млрд долл., а на главных интернет-аналитиков «Мерилл Линч», «Саломона» и «Кредит Свисс Фёрст Бостон» были поданы судебные иски. То же самое наблюдалось при банковском кризисе 2007 года в Великобритании, который последовал за субстандартным обвалом.

История учит нас, что в таких случаях нужно ожидать скорее обвинений, нежели анализа. Обсуждая результаты пузыря с акциями Южного моря, Маккей отмечает «бесчисленные публичные митинги и расследования», проводимые «в каждом городе Британской империи».Многие «молили о мести» директорам компании, но:

Никто, похоже, не представлял, что сама нация была так же виновна, как и Южноморская компания. Никто не обвинял людскую доверчивость и алчность… или одержимость, которая вскружила голову большинству…Об этом никогда не говорили (Mackay, 1932).

Аналогичным образом Гэлбрейт (1993) описывает, как повторные запросы и расследования других пузырей касались всего, кроме основополагающей проблемы: как и почему люди, здравомыслящие в других вопросах, оказались вовлечены в это? Он обнаружил, что обычно видных деятелей, которых раньше считали финансовыми гениями, начинают преследовать как аморальных мошенников. Кандидатами в козлы отпущения становятся также внешний экзогенный шок или зарубежные влияния.

С психоаналитической точки зрения наличие отрицания, злости, а затем обвинений (вместо вины) указывает, что все еще имеет место PS, а не D версия чувства реальности: если раньше, во время повышения, критика интернет-компаний проецировалась и отрицалась, то теперь не признается и проецируется старая любовь. В таком сихическом состоянии индивиды могут свободно чувствовать злость и обиду и обвинять тех, кто их соблазнил. Сами компании становятся объектами ненависти и стигматизации, и их по-прежнему не могут оценить реалистически.

Мы считаем, что инвестиции в ценные бумаги всех видов полезно рассматривать как создание бессознательных и неизбежно амбивалентных фантазийных объектных отношений, в которых переживание зависимости создает потенциальные тревогу и недоверие. Будучи отщепленными, эти эмоции при неудачном развитии событий могут вернуться, мстительно атакуя индивида плохими чувствами. Обвиняя других, пострадавший не может примириться со своим опытом или умудриться им; для этого требуется состояние D, принятие боли и чувства вины.

Психоаналитическое понимание финансовых пузырей 

Пузыри на финансовых рынках в основном возникают, когда  создается видимость, что новые достижения потенциально предлагают инвесторам исключительную прибыль, особенно во время многообещающих технологических изменений, которые делают менее предсказуемым дальнейшее развитие событий (см. обсуждение в Perez, 2002). Проделанный нами анализ показывает, как психоаналитическое понимание эмоциональных процессов может пролить свет на поведение экономических агентов в этих обстоятельствах. Он демонстрирует, почему экономические агенты — даже если они пытаются придерживаться последовательной  максимизации полезности, которую моделируют экономисты в благоприятных обстоятельствах, — не в состоянии эффективно делать это, когда сталкиваются с двусмысленной информацией, вызывающей сильные амбивалентные чувства. 

Мы считаем, что, когда группы экономических агентов начинают разделять бессознательную убежденность в существовании того, что мы  назвали фантастическим объектом, информация начинает перерабатываться особым образом. Путем сильно окрашенной воображением идентификации друг с другом агенты образуют «группу базовых презумпций», объединенную верой в фантастический объект и обосновывающую его ценность покрывающую историю; т.е. группой, воспринимающей реальность в модусе PS. В этом состоянии конфликты, в иных случаях вызываемые рискованным поведением, тревогой, сомнением или чем-либо, что может создать «плохие чувства», отщепляются, так что информация о них не сознается. Однажды принятый за «реальный» и одобренный социальной группой, фантастический объект по видимости предлагает возможность выйти за рамки правил обычной жизни и перевернуть «нормальную» реальность с ног на голову; создавая впечатление, что ранее невозможное или отвергнутое как маловероятное, все же может произойти. Не все на рынке должны в это верить. Активного поведения группы поверивших вполне достаточно, чтобы двигать цены. В результате члены группы сами получают вознаграждение и крепнут в убеждении, будто действительно находятся рядом с фантастическим объектом, что ведет к растущему возбуждению и все более и более заразительной вере в новую реальность. Затем пузырь лопается: это происходит не благодаря новой информации — скорее, на достигнутых головокружительных высотах скапливается отщепленная тревога, которая давала о себе знать и раньше как «тяжесть, мрачное предчувствие, напряжение, стесненность, давление, неуверенность, ощущение угрозы, хрупкости» (Kindleberger, 2000). Эти переживания возвещают вступление в новый период постоянных колебаний, который разрешается возвращением вытесненных тревог и банкротством. Нам представляется, что нарисованная картина дает ответ на три вопроса о фондовых пузырях 

Во-первых, мы выдвигаем предположение, почему во время финансового пузыря подавляющее число экономических агентов становится неспособным использовать релевантную информацию, чтобы трезво оценить общее убеждение, будто происходит нечто «фантастическое». Причина в том, что они попали в «группу базовых презумпций», где оперирует PS модус чувства реальности, и поэтому стали разделять общее ощущение, будто фантастические объекты реальны.

Во-вторых, мы показали, что когда побеждают «базовые презумпции»,  те, кто опирается на доступные факты в стремлении сделать «рациональный» и осторожный выбор, теряют работу. Остальные, в страхе перед такой участью, «подстраиваются» и процесс, таким образом, подогревается. Только когда тревогу, провоцируемую доступной информацией, уже невозможно удерживать в бессознательном, экономические агенты внутри «группы базовых презумпций» впадают в «ужас»; тогда их амбивалентное отношение разворачивается в обратном направлении; та же информация рассматривается теперь как «плохие» новости и никак иначе.

В-третьих, наш анализ помогает объяснить, почему реакцией на описанные события становится не чувство вины, а злость и обвинения. Для чувства вины требуется болезненная проработка правды событий, а этого часто избегают. Разумеется, такое избегание характерно для «групп базовых презумпций» и лишь до тех пор, пока чувство реальности индивидов управляется психическим состоянием PS, а не D. Состояния D нельзя достичь ни паникой, ни сговорчивостью; оно требует проживания и проработки горя и чувства печали.

Экономическая теория как институциональная основа

Мы надеемся, что предложенный выше психоаналитический подход внесет вклад в построение более полной междисциплинарной теории  нестабильности на финансовых рынках и поможет глубже осмыслить опыт экономических агентов, в частности  направляя внимание на некоторые институциональные особенности фондовых рынков, способствующие развитию специфических психических состояний и модусов группового функционирования.

Pассмотрим две такие институциональные особенности. Первая касается существа теорий, развиваемых экономическими агентами относительно своей работы, и того, в каком объеме эти теории помогают агентам справляться с неизбежными проблемами, возникающими в силу эмоций и исходной неопределенности стоящих перед ними задач. Вторая особенность касается того, как внутри финансовых рыночных институтов организованы оценка и управление личной эффективностью персонала, особенно в ситуации, когда клиенты несут убытки. К примеру, некоторые институциональные меры могут более или менее способствовать развитию процесса проработки печали и обучению на собственном опыте. В заключение мы предлагаем обзор некоторых предварительных идей.

Теории, с помощью которых люди объясняют себе, что и каким образом они делают, являются частью институционального устройства, помогающего сотрудникам компетентно работать и справляться со стрессами на работе. Психоаналитик определяет свою задачу в значительной степени исходя из личного, более или менее сознательного, понимания и интернализации психоаналитической теории (см. Canestri, 2006; Tuckett et al., 2008); экономический агент на финансовом рынке делает то же самое — — только он берет за основу экономическую теорию. Поэтому формальная экономическая теория является частью институционального устройства, определяющего, каким образом индивид «должен» исполнять свою роль на рынке (Mackenzie, 2005). Именно здесь, исходя из наших умозаключений относительно интернет-пузырей, мейнстримная экономика и финансовы теории могут оказаться проблематичными, поскольку они отвлекают внимание экономических агентов от проблем, с которыми тем необходимо постоянно иметь дело на финансовых рынках, несколькими действенными способами.

Во-первых, мейнстримная экономическая теория (в отличие от Кейнсианского варианта, — см., например, Minsky, 1982) рассматривает рынки как совокупность не связанных между собой и не имеющих отношения друг к другу индивидов, свободно действующих в неорганизованном пространстве. Это могло бы стать приемлемой характеристикой «рабочей группы». Однако финансовые рынки зачастую схожи с большими «группы базовых презумпций», действующими практически без учета индивидуальности.

Во-вторых, мейнстримные экономические теории не говорят агентам, как решить проблему быстрого принятия решений в ситуации преобладания двусмысленной и неопределенной информации. 

Институциональный контекст, как его описывали фондовые менеджеры в 2007 году в интервью, сводился к тому, что интерпретация информации на финансовых рынках становилась вопросом выбора между противоречивыми сигналами. Ситуации, выглядевшие однозначными, либо отсутствовали,либо представлялись неинтересными — поскольку все соглашались относительно цены и привлекательных инвестиционных перспектив не возникало. Чаще им приходилось иметь дело с двумя разными порядками данных, в состоянии постоянной неопределенности, что неизбежно порождало эмоциональный конфликт. Один вид неопределенности был связан с неизбежной информационной асимметрией, возникавшей по мере того, как агенты пытались сортировать массу двусмысленной информации, обрушивавшейся на них во время принятия решения. Другой вид возникал в силу того, что как бы хорошо агенты ни знали настоящее, будущее оставалось неизвестным. Pеспондентам приходилось одновременно прогнозировать, насколько успешным окажется предприятие, в которое они  собираются вложить капитал, и каковы в этой связи будут прогнозы других агентов (см. также Keynes, 1936). Затем им оставалось ждать, что принесет непредсказуемое будущее. Ничто, предпринятое в настоящем, не могло помочь измерить величину этого риска или избавить от неопределенности. Поскольку инвесторам приходится прогнозировать будущее поведение фирм и их клиентуры, поступки конкурентов, возможные будущие инновации и реакцию других людей на финансовых рынках на информацию обо всем этом, они непрерывно испытывают тревогу и неуверенность, что предпринять: покупать, удерживать или продавать акции? Pешение всегда становится результатом шаткого равновесия между надеждой и риском — включая риск совершения ошибки и необходимости впоследствии за нее расплачиваться. Подобное напряжение создает соблазн отщепить хорошее «возбуждающее» переживание надежды от плохого «болезненного» риска потери.

В-третьих, мейнстримная экономическая теория уравнивает эмоции со сферой иррационального. Поступая так странно и неразумно, она игнорирует функциональную роль эмоций в принятии правильных решений. 

За последние годы высказано много веских аргументированных мнений, согласно которым образ «экономиста» — человека, совершающего обоснованные, выверенные расчеты, — всего лишь абстракция, малополезная и не согласующаяся с эмпирическим описанием того, как человек принимает эффективные решения (см. Berezin, 2005; Gigenzer, 2007). Те, кто традиционно противопоставляет рационального «экономического» человека другим, принимающим решения иррационально или эмоционально, игнорирует как психоаналитический, и другой эмпирический опыт, так и накапливающиеся нейробиологические доказательства того, что эмоции не только не являются препятствием, но способствуют быстрому и адаптивному  принятию комплексных решений (Bechara and Damasio, 2005; Gigenzer, 2007). Существенно, что игнорирование эмоций в экономической теории создает институциональный контекст, в котором они формально оказываются неучтенными; при таких обстоятельствах от эмоций начинают защищаться или отщеплять их, часто дисфункциональным образом. Эта проблема должна стать предметом дальнейших исследований.

В-четвертых, с помощью доктрины общего равновесия (идеи, что «невидимая рука» рынка всегда приводит к лучшим из возможных  результатов, при условии, что у индивида имеется возможность свободно соблюдать свои интересы) экономическая теория способствует отщеплению чувства ответственности за последствия принятия решений; если кто-то и должен нести ответственность, то не индивид, а именно рынок. Это объясняет, почему следственные действия после финансовых кризисов не выходят обычно за рамки поиска виноватых. Теория, не рассматривающая эмоции, защитное поведение и деятельность институтов, не способствует проработке чувства вины и развитию психического состояния D, в котором следует принимать вызывающие сомнения и тревогу решения. Можно также прогнозировать, что алчное преследование личных интересов приводит к различным результатам в зависимости от психического состояния, D или PS. 

В состоянии PS представление о долгосрочных последствиях отщеплено, в отличие от состояния D. Не потому ли в настоящее время финансовые рынки недолговечны.

Оценка эффективности

Форма вознаграждения за деятельность на финансовом рынке, — еще один важный аспект институционального контекста в работе экономического агента. Мы уже писали, как в ходе интернет-пузыря страх показать низкую эффективность и ставшая ответом на скрытое давление адаптация в поведении и системе оценок охватили даже «неверящих». 

Особенности функционирования оценки эффективности, могут породить у экономического агента эмоциональные конфликты. Если на такие конфликты не обращают внимания, они усиливают рыночную нестабильность как минимум тремя путями.

Во-первых, сама эта индустрия основана на противоречии.

Сообщество профессиональных управляющих активами огромно, глобально и в высшей степени конкурентно. Управляющие активами рекламируют свою стратегию и стиль, ссылаясь на их прошлую эффективность, но в то же время предупреждают потенциальных клиентов мелким шрифтом, что «эффективность в прошлом не является гарантией эффективности в будущем». Это противоречие пронизывает институциональную ситуацию, в которой оказываются управляющие портфелями ценных бумаг и в которой им приходится думать о своей работе; их гонорар определяется размером сумм, которые они могут получить в свое управление, а их эффективность определяет, какими активами их попросят распорядиться. Вместе с тем попытки эмпирически оценить, может ли руководитель фонда или любой другой инвестор систематическим и надежным, а не случайным образом обойти других на рынке, по большей части дают отрицательный результат (например, Malkiel, 2003). Эта ситуация, несомненно, создает эмоциональный конфликт, но может также вызвать психическое состояние PS. Выживает тот, кто рискует больше и кому везет, — другие, рискующие так же, но менее удачливые, теряют работу. Таким образом появляется награда за расщепление. Перефразируя Эрроу (Arrow, 1963), можно сказать, что управление инвестициями основано на неблагоприятном выборе и моральном риске (оба скорее соответствуют PS чувству реальности, чем D). Если так, это вносит вклад в непрерывную финансовую нестабильность. 

Во-вторых, деятельность индустрии управления активами, как и более широкого банковского сообщества, строится на убеждении, будто она в состоянии оценить риск. Вследствие нескольких финансовых скандалов и административных реформ (Clark and Thrift, 2005) риск инвестиционных портфелей был некоторым образом измерен. Подсчет производился, исходя из исторической вариативности цен на все активы в портфеле, а затем подсчитывается общий коэффициент риска, так называемая волатильность. Подобный подход, можно сказать, это «управление впечатлением» (Goffman, 1959) или часть способа, с помощью которого специалисты по инвестициям формируют своей имидж «ученых», — стараясь таким образом создать формальные основания дистанцирования от азартных игр и спекуляции – прародителей их бизнеса (Preda, 2005). Описанный метод вычисления риска проблематичен, поскольку измерения, претендующие на точное предсказание будущего, неизбежно опираются на случайно отобранную прошлую информацию. Он может дисциплинировать экономических агентов и заставить их думать о ситуации, которую они создают, но ничего не может сделать в отношении будущего, неотъемлемая черта которого — неопределенность (Pixley, 2004; Taleb, 2005). Это было продемонстрировано летом 2007 года, когда после «экстраординарного» поведения финансовых рынков некоторые инвестиционные менеджеры стали жаловаться, что происходит более чем одно «25 сигма» событие за неделю психоаналитических идей, которые мы здесь развиваем, вопрос формулируется так: какое состояние, PS или D, подразумевает адекватное измерение риска: станет ли оно частью подхода к проблеме в духе «рабочей группы», продуцирующей размышления, или попыткой «группы базовых презумпций», пытающейся обезопасить себя путем избегания мыслительной работы. В последнем случае попытка измерения риска может служить в качестве обнадеживающего «шума», делающего тревоги бессознательными и ведущего к ожиданию возвращения того, что было вытеснено.

В-третьих, то, как измерение эффективности менеджеров или фондов, используется для их поощрения, может иметь существенные последствия. Эффективность обычно определяют в относительных терминах, путем  сравнения показателей того или иного менеджера со стандартным индексом, являющимся средним для всех других менеджеров данной категории на протяжении определенного периода времени. Поскольку с помощью компьютера легко рассчитать эту эффективность в каждый момент времени, появляется возможность ежеминутного сравнения менеджеров друг с другом. Здесь возникает вопрос, насколько кратковременная эффективность показательна для определения долговременной эффективности (Taleb, 2005), а также, что более важно, как долго менеджеры, их начальники и клиенты могут смиряться с эффективностью ниже среднего; этот вопрос однозначно касается эмоций, включая доверие и недоверие. «Тирания» стандарта, как назвал это один интервьюируемый, создает постоянные давление и стресс, потенциально ориентируя каждого на краткосрочный результат и делая длительную работу с активами нежелательной. Такая структурная ситуация затрудняет следование немодным стратегиям, если они не приносят быстрого результата, и способствует созданию тисков стандарта — вот одно из объяснений, почему даже скептики вовлекаются в процесс, когда фантастический объект кружит всем головы.

 

---

**Pичард Тэффлер – Председатель Отдела финансирования и инвестиций частного инвестиционного Фонда Мартина Карри и Директор по финансированию и инвестициям Школы менеджмента Эдинбургского университета.